Утром последнего дня августа 1830 года Пушкин покидает Москву. Через Владимир, Арзамас, Муром, Лукоянов он едет в имение отца, село Большое Болдино Нижегородской губернии. Позвякивают колокольчики под дугой, остаются позади деревни, почтовые станции, усадьбы. Впереди 500 верст и почти четыре дня пути…

Теперь от Москвы до Нижнего Новгорода всего семь часов на поезде, а оттуда до Болдина еще часа три на автобусе. Стоит октябрь, леса оголились, и только редкие березки радуют своей ярко-желтой листвой. Мимо автобусного окна проплывают вспаханные влажные поля, на других весело зеленеют озимые. Все оттенки желтого и зеленого! Степь, просторы, необъятная ширь. Здесь, наверное, мало что изменилось со времен Пушкина. И хотя прошло почти 200 лет, стоит только настроиться на «пушкинскую волну», и уже трудно отделить XIX век от XXI и свои впечатления от впечатлений поэта.

Болдино встретило нас низким серым небом и полупрозрачной туманной дымкой, скрывшей горизонт и дальние пейзажи. В небольшом парке за редкими деревьями виднелся деревянный господский дом с мезонином.

Поэт поселился в нем, на первом этаже. В первый приезд его одолевали тяжелые мысли и на душе не было спокойствия, «без которого ничего не произведешь». Но спустя всего несколько дней он уже был очарован неброской красотой Болдина и писал другу и издателю Плетневу: «Ах, мой милый! Что за прелесть здешняя деревня! Вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не помешает».

Входишь в дом и сразу попадаешь в «зальце», самую просторную комнату с большими окнами и застекленной дверью. За ней открывается взгляду деревенский пейзаж: усадебный двор с бревенчатыми постройками и широкой поляной посередине. Чуть поскрипывает пол под ногами, кажется, что дом живой и дышит. И хорошо знает и помнит Пушкина.

Обстановка проста: две угловые печи, между ними большой диван с деревянной спинкой, круглый столик с рукописями, на стене потемневшие от времени фамильные портреты. Здесь Александр Сергеевич обычно обедал и отдыхал.

Спать он укладывался поздно, в ночной тишине деревянного дома слышалось множество шорохов и звуков: вой ветра за окном, треск поленьев в печи. Его душа сливалась с природой, с любимой им осенью, и он писал, писал…

Для работы поэт облюбовал угловую комнату, обстановку в ней восстанавливали по его собственному рисунку.

Сразу привлекает внимание письменный стол в середине, на нем пожелтевшие листки, исписанные его летящим почерком, свечи, гусиные перья. И вот уже мнится, что сидит за этим столом Александр Сергеевич, углубленный в разговор с самим собой, и грызет в задумчивости кончик пера, а потом оно, чуть поскрипывая, выводит на бумаге строки, которые хочется повторять:

На бюро — план работы над «Онегиным», лист с зашифрованной десятой главой (ключ к ее шифру нашли только в 1910 году). Рядом страница с пушкинским рисунком: тонкий профиль, ироничная складка губ… не Онегин ли это?

Посыпанная песком дорожка ведет к флигелю из соснового дерева, крытого тесом. Внутри две большие комнаты, соединенные холодными сенями. Это вотчинная контора, здесь Пушкин останавливался в свой второй приезд, осенью 1833 года.

Жил он в просторной невысокой горнице со стенами из гладко обструганных бревен, до сих пор пахнущих смолой. От сохранившихся вещей той поры так и веет стариной: липовая бадейка с медным ковшичком, лубяные короба, черноглинная керамика.

в Болдинской усадьбе еще два замечательных деревянных дома, восстановленных по фотографиям XIX века. Рассказывают, что в одном из них бывал поэт и писал на бревнах свои автографы — старые стены долго хранили их. Здесь на прекрасно сделанных панно, витражах, на шелке живут герои пушкинских сказок. Прямо напротив входа застыли старик со старухой из «Золотой рыбки» — смотрят на свое корыто, стоя меж развешанных сетей. На лавочке пристроился кукольный Балда с бесенком на руках. Окна дома изнутри затянуты светлым шелком с изображениями сказочных сцен. На первый взгляд рисунки выглядят бледновато, но стоит посмотреть на них сбоку — и линии, как по волшебству, обретают яркость, а краски — сочность. Одним словом, сказка! И она тем удивительнее, что большую часть этих работ сделали дети.

К югу от Болдина растет на холме роща Лучинник — любимое место прогулок Пушкина. Здесь сохранился родник, вода в нем чистейшая, с примесью серебра. Рассказывают, что название роще дал сам поэт. Однажды перед вотчинной конторой собрались наказывать розгами мужика, срубившего в роще березу. Пушкин спросил, зачем он это сделал. Мужик не растерялся: «Света, барин, нет, лучин нащипать не из чего». Поэт отменил наказание, но сказал: «Подождите рубить. Роща молодая — настоящий лучинник, потом вам же на пользу послужит». И в самом деле, в разгар осени листва деревьев словно пылает, так ярки ее краски.

располагается деревня Львовка. Она тоже входила в вотчинные владения Пушкиных. Александру Сергеевичу были хорошо знакомы эти живописные ландшафты с прудами и хороводом деревьев вокруг. Как легко вообразить здесь пушкинских героинь, бродящих по аллеям с томиком нового французского романа или мечтающих, сидя на скамье над прудом. И не удивляет, почему именно во Львовке создан Музей литературных героев «Повести Белкина». Здесь можно заглянуть в светлую комнатку Лизы из «Барышни-крестьянки» и рассмотреть ее русский сарафан и лапти; рядом комната Марьи Гавриловны из «Метели» и кабинет графа из повести «Выстрел» — на столе пистолет, игральные карты, недокуренная трубка…

Болдинская осень была самой удивительной в жизни поэта. Тишина и уединение, ощущение полной свободы, спокойные ландшафты под огромным куполом неба — всё помогало душе настроиться на творчество. «Он запирался в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался наскоро… выезжал часа на три, возвратившись, опять ложился в постелю и писал до петухов. Это продолжалось у него недели две, три, много месяц, и случалось единожды в год, всегда осенью. Приятель мой уверял меня, что только тогда и знал он истинное счастие» — читаем в неоконченном «Отрывке». Здесь, в Болдино, понимаешь, что эти строки Пушкин написал о себе самом. Отпущенное на свободу вдохновение вылилось в необыкновенное разнообразие тем, замыслов, наполнило его стихи и прозу счастьем, которое стало истинным «чудом болдинской осени». И до сих пор живет здесь, маня к себе…